Федосеев Роберт Юрьевич    –  19 октября 2007 года

 

ЗОЛОТАЯ  РОЗА  ФЕДОСЕЕВА

 

ПАРАФРАЗ на стихи Владимира Маяковского

по случаю моего юбилея (19 октября 2007 года мне исполняется 70 лет)

(по мотивам поэмы В. Маяковского «ПЯТЫЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛ»

и замечание М. Ю. Лермонтова)

В скобках указаны мои слова (Р. Ю. Ф.),

остальное В. В. Маяковского и М. Ю. Лермонтова

 

Поэзия (или иногда и изобретательство) – это сиди и над розой ной…

Для меня

невыносима мысль,

что роза выдумана не мной.

Я (70) лет отращиваю мозг

не для обнюхивания,

а для изобретения роз.

 

Я стать хочу

в ряды Эдисонам,

Лениным в ряд,

в ряды Эйнштейнам.

 

    Я знаю точно – что такое (изобретение). Здесь описываются мною интереснейшие события, раскрывшие мне глаза. Моя логика неоспорима. Моя математика непогрешима.

 

Внимание!

Начинаю.

Аксиома:

Все люди имеют шею.

Задача:

Как (изобретателю) пользоваться ею?

Решение:

Сущность (изобретения) в том, чтобы шею сильнее завинтить винтом.

Фундамент есть.

Начало благополучно.

По сравнению с Гершензоном даже получается научно.

 

Я и начал!

С настойчивостью Леонардо да Винчевою,

закручу,

раскручу

и опять довинчиваю.

Не думаю,

но возможно,

что это

немного

похоже даже на самоусовершенствование йога.

 

Постепенно,

практикуясь и тужась,

я шею так взвинтил,

что просто ужас.

В том, что я сказал,

причина коренится,

почему не нужна мне никакая заграница.

Ехать в духоте,

трясясь,

не спать,

чтобы потом на Париж паршивый пялиться?!

Да я его и из (Москвы) вижу,

как свои пять пальцев.

Мой способ дешевый и простой:

руки в карманы заложил и стой.

Вставши,

медленно себя вытаскивай за уши.

Так

через год

я

мог

шею свободно разворачивать на вершок.

Прохожие развозмущались.

Потом привыкли.

Наконец,

и смеяться перестали даже –

мало ли какие  у (изобретателей) бывают блажи.

А с течением времени

пользоваться даже стали –

при указании дороги.

«Идите прямо, –

тут еще стоят такие большие-большие ноги».

 

Я дней не считал.

И считать на что вам!

Отмечу лишь:

сквозь еловую хвою,

года отшумели с лесом мачтовым,

леса перерос и восстал головою.

Какой я к этому времени –

даже определить не берусь.

Человек не человек,

а так –

людогусь.

 

Я так натянул свою материю,

что ветром

свободно

насквозь свистело, –

и я

титанисто

боролся с потерею

привычного

нашего

плотного тела.

Казалось:

миг –

и постройки масса

рухнет с ног

со всех двух.

Но я

оковался мыслей каркасом.

Выметаллизировал дух.

 

Нервная система?

Черта лешего!

Я так разгимнастировал её,

что по субботам,

вымыв,

в просушку развешивал

на этой самой системе бельё.

Мысль – вещественней, чем ножка рояльная.

Вынешь мысль из-под черепа кровельки,

и мысль лежит на ладони,

абсолютно реальная,

конструкцией из светящейся проволоки.

Штопором развинчивается напрягшееся ухо.

Могу сверлить им

или

на бутыль нацелиться слухом

и ухом откупоривать бутылки.

 

Винти ещё!

 

Тихо до жути.
Хоть ухо выколи.

Но уши слушали.

Уши привыкли.

 

Сперва не разбирал и разницу нот.

Это всего-то отвинтившись версты на три!

Разве выделишь,

если кто кого ругнёт

особенно громко по общественной матери.

А теперь

не то что мухин полёт различают уши –

слышу

биенье пульса на каждой лапке мушьей.

Да что муха,

пустяк муха.

Слышу

каким-то телескопическим ухом:

мажорно

мира жернов

басит.

Выворачивается на своей оси.

Уже за час различаю –

небо в приливе.

Наворачивается облачный валун на валун им.

Это месяц, значит, звёзды вывел

и сам

через час

пройдёт новолунием.

 

Каждая небесная сила

по-своему голосила.

Раз!

Раз! –

это близко,

совсем близко

выворачивается Марс.

Пачками колец

Сатурн

расшуршался в балетной суете.

Вымахивает за туром тур он

своё мировое фуэтэ.

По эллипсисам,

по параболам,

по кругам

засвистывают на невероятные лады.

Солнце-дирижёр,

прибрав их к рукам,

шипит –

шипенье обливаемой сковороды.

 

А по небесному стеклу,

будто с чудовищного пера,

скрип

пронизывает оркестр весь.

Это,

выворачивая чудовищнейшую спираль,

солнечная система свистит в Геркулес.

 

Настоящая какофония!

Но вот

на этом фоне я

жёсткие,

как пуговки,

стал нащупывать какие-то буковки.

Воздух слышу, –

расходятся волны его,

груз фраз на спину взвалив,

перекидываются словомолниево

Москва

И Гудзонов залив.

 

Москва.

«Всем! Всем! Всем!

Да здравствует (ТВОРЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО)!

(Изобретатели всех стран, соединяйтесь)!

Эх!»

 

Чикаго.

«Всем! Всем! Всем!

Джимми Долларс предлагает партию

откормленнейших свиней»

 

Ловлю долетающее сюда извне.

В окружающее вросся.

Долетит –

и я начинаю звенеть и звенеть

антенами глаза,

глотки,

носа.

 

     Сегодня я добился своего. Во вселенной совершилось наиневероятнейшее превращение.

 

Пространств мировых одоления ради,

охвата ради веков дистанций

я сделался вроде

огромнейшей радиостанции.

 

     С течением времени с земли стали замечать моё сооружение. Земля ошеломилась. Пошли целить телескопы. Книга за книгой, за статьёй статья. Политехнический музей взрывался непрекращающимися диспутами. Я хватал на лету радио важнейших мнений. Сводка:

 

Те, кто не видят дальше аршина,

просто не верят:

«Какая такая (идеальная) машина??

(Изобретатели) утверждают:

«Новый выпуск «истов»,

просто напраление такое

новое –

(дешграммных программистов)».

Мистики пишут:

«Логос.

Это всемогущество. От господа бога-с».

П. С. Коган:

«Ну, что вы право,

Это

просто

символизируется посмертная слава».

Марксисты всесторонне обсудили диво.

Решили:

«Это олицетворённая мощь коллектива…

Это он о космосе!»

 

Я не выдержал, наклонился и гаркнул на всю землю:

 

–        Бросьте вы там, которые о космосе!

      Что космос?

      Космос далеко-с, мусью-с!

 

То, что я сделал,

это

и есть называемое (дешграммной письменностью).

Выше Эйфелей,

выше гор

– кепка, старое небо дырь! –

стою,

будущих былин Святогор

богатырь.

 

Чтобы (изобретатель) перерос веков сроки,

чтобы (изобретатель)

человечеством полководить мог,

со всей вселенной впитывай соки

корнями вросших в землю ног.

(Господа)!

У кого лет сто свободных есть,

можете повторно мой опыт произвесть.

А захотелось на землю

вниз –

возьми и втянись.

 

Практическая польза моего изобретения:

при таких условиях

древние греки

свободно разгуливали б в тридцатом веке.

 

Смотрю на землю, восторженно поулыбливаясь.

 

На всём

вокруг

ни черного очень,

ни красного,

но и ни белого не было.

Земшар

сияньем сплошным раззолочен,

и небо

над шаром

раззолотонебело.

Где раньше

река

водищу гоняла,

лила наводнения,

буйна,

гола, –

теперь

геометрия строгих каналов

мрамору в русла спокойно легла.

Где пыль

вздымалась,

ветрами дуема,

Сахары охрились, жаром леня, –

росли

из земного

из каждого дюйма,

строения и зеленя.

Глаза –

восторженней над феерией рей!

Реальнейшая

подо мною

вон она –

жизнь,

мечтаемая от дней Фурье,

Роберта Оуэна и Сен-Симона.

 

(Федосеев)!

Опять человеком будь!

Силой мысли,

нервов,

жил

я,

как стоверстовую подзорную трубу,

тихо шеищу сложил.

 

Небылицей покажется кое-кому.

А я,

в середине (ХХХ) века,

на Земле,

среди Федерации Коммун –

гражданин  (ТВОРЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА).

 

Эпилог

Михаил Юрьевич Лермонтов прозрел:

"Когда б к покорности незнанья

Нас жить создатель осудил,

Неисполнимые желанья

Он в наши души б не вложил".

 

© 1814 – 2007 М. Ю. Лермонтов, В. В. Маяковский, Р. Ю. Федосеев   http://robfed.narod.ru